Презрение Лорда [ Проклятие Лорда, Проклятие лорда Фаула] - Стивен Дональдсон

Кавинант рассеянно размышлял над тем, сколько еще времени ему придется подчиняться выбору других людей. Но потом он оставил эту мысль и посмотрел на Стражей Крови. Казалось, из всех членов отряда лишь они одни не пострадали морально в битве. Их короткие накидки свисали лохмотьями; они были такими же чумазыми, как и все остальные; один из них был убит, несколько — ранено. Они защищали Лордов — особенно Вариоля и Тамаранту, — до последнего; но в них совершенно не было заметно ни усталости, ни депрессии, ни уныния. Баннор ехал на своем Ранихине рядом с Кавинантом и осматривался вокруг непроницаемым взором.

Лошади могли двигаться только медленным спотыкающимся шагом, но даже эта медленная езда позволила добраться всадникам до брода через Мифиль еще до полудня.

Отпустив лошадей на водопой и кормежку, все, кроме Стражей Крови, погрузились в поток. Натираясь чудесным песком с речного дна, они смыли кровь, грязь и боль смерти и долгой ночи в широком течении Мифиль. Чистая кожа и ясный взор проступили из-под пятен битвы; небольшие, незалеченные лечебной глиной, ранки открылись и были начисто промыты; обрывки грязной одежды оторвались и уплыли прочь. Кавинант вместе со всеми выстирал свою одежду, смыл и отскоблил пятна с тела, словно пытаясь избавиться от влияния совершенного убийства. И, чтобы заполнить пустоту внутри, вызванную голодом, он выпил огромное количество воды.

Потом, когда с этим делом было покончено, воины пошли к лошадям, чтобы достать из мешков новую одежду. Переодевшись и снова взяв в руки оружие, они разошлись по постам в качестве часовых, дав возможность искупаться Тьювору и Стражам Крови.

Стражам Крови удалось войти и выйти из реки без единого всплеска, но купались они очень шумно. Через несколько минут они уже переоделись в новую одежду и сидели верхом на Ранихинах. Ранихины успели восстановить свои силы, повалявшись на траве Анделейна, пока их всадники купались. Теперь отряд был готов продолжать путь. Высокий Лорд Тротхолл подал сигнал, и отряд поскакал на восток вдоль южного берега реки.

Остаток дня прошел легко для всадников и лошадей. Под копытами была мягкая трава, сбоку — чистая вода, вид самого Анделейна, который, казалось, пульсировал соком силы и здоровья.

Люди Страны черпали исцеление из окрестностей гор.

Но для Кавинанта этот день был тяжелым. Он был голоден, и живительная близость Анделейна лишь усиливала его голод.

Он старался изо всех сил не смотреть туда, отказывая себе в этом зрелище, как отказывал в пище. Его исхудалое лицо застыло в мрачном напряжении, а глаза были пусты от решимости. Он двигался по двойному пути: его плоть тряслась на спине у Дьюры, удерживая его среди членов отряда, но мысленно он бродил по дну пропасти, и ее темная, пустая бездонность причиняла ему боль.

Я не буду…

Он хотел выжить.

Я не…

Время от времени прямо на дороге перед ним встречалась алианта, как личный призыв Страны, но он не поддавался.

«Кавинант, — думал он. — Томас Кавинант Неверующий. Прокаженный, грязный, отверженный».

Когда все усиливающееся чувство голода заставило его поколебаться, он вспомнил кровавое прикосновение Друла на своем кольце, и его решимость восстановилась.

Время от времени Ллаура смотрела на него глазами, в которых отражалась смерть Парящего Вудхельвена, но он только сильнее становился в своей решимости и продолжал путь.

Я больше не буду убивать!

Ему надо было найти какой-то другой ответ.

Этой ночью он обнаружил, что с его кольцом произошла перемена. Теперь все свидетельства того, что оно сопротивлялось красным вкраплениям, исчезли. Под чудовищной луной его обручальное кольцо стало полностью алым, горя холодным светом на пальце, словно в алчном подчинении власти Друла. На следующее утро он сел на Дьюру, раздираемый между двумя противоположными полюсами безумия.

Но в полуденном ветерке чувствовалось предвкушение лета. Воздух стал теплым и благоуханным от цветения земли. Повсюду самонадеянно красовались цветы и беззаботно пели птицы. Постепенно Кавинанта переполнило утомление. Апатия ослабила натянутые струны его воли. Только привычка к езде и удерживала его в седле Дьюры; он стал нечувствительным к таким поверхностным соображениям; едва ли он заметил, когда река стала поворачивать на север от направления движения отряда, или когда горы начали становиться выше. Этой ночью он спал глубоким сном без сновидений, а на следующий день ехал дальше в такой же немоте и безразличии.

Все возраставшая дремота не покидала его. Сейчас он, сам того не зная, ехал по степи; ему грозила опасность, которой он не сознавал. Усталость была первым шагом в неумолимой логике закона проказы. Следующим была гангрена, зловоние гниющей заживо плоти, настолько ужасное, что некоторые медики не могли его выносить; зловоние, которое ратифицировало отвержение прокаженных таким образом, что ему не могли противостоять ни простая жалость, ни отсутствие предрассудков. Но Кавинант путешествовал по своему сну с разумом, полным сна.

Когда он начал приходить в себя — рано в полдень на третий день после ухода из Парящего Вудхельвена и на семнадцатый со дня отъезда из Ревлстона, то обнаружил, что перед ним расстилается Моринмосский лес. Отряд стоял на вершине последней горы, у подножия которой земля пропадала под темной защитой деревьев.

Моринмосс лежал у подножия горы подобно плещущемуся морю: его края охватывали склоны гор, словно деревья впились в них своими корнями и отказывались отходить назад. Темная разнообразная зелень Леса простиралась до горизонта на севере, на востоке и на юге. У нее был какой-то угрожающий вид; казалось, она бросала вызов отряду, решившему пройти сквозь нее.

Высокий Лорд Тротхолл остановился на гребне горы и долго смотрел на лес, мысленно прикидывая, сколько времени потребуется, чтобы объехать Моринмосс, вместо того, чтобы принять вызов странной угрозы деревьев.

Наконец он спешился. Посмотрев на всадников, он заговорил, и его глаза были полны потенциального гнева.

— Сейчас мы будем отдыхать. Потом войдем в Моринмосс и не будем останавливаться до тех пор, пока не доберемся до дальнего края. Путешествие займет почти день и ночь. Во время езды не должно быть видно ни одного клинка и ни одной искры. Слышите? Все мечи убрать в ножны, все ножи в чехлы, наконечники всех копий обвязать кусками тканей. И не высекать ни одной искры или вспышки огня. Я не намерен ошибаться. Моринмосс отличается еще большей дикостью, чем Гринмердис, — а никто еще со спокойным сердцем не въезжал в этот лес. Деревья веками переносили страдания, и они не забыли своего родства с Гарротинг Гип. Молитесь, чтобы они не сокрушили нас всех без разбора.